К вопросу о создании в Вооружённых Силах Российской Федерации органов по работе с верующими военнослужащими
Поводом для изложенных далее размышлений стало знакомство с текстом «Положения по организации работы с верующими военнослужащими Вооружённых Сил Российской Федерации», утверждённого министром обороны 24 января 2010 г., и со стенограммой «круглого стола» Комитета Государственной Думы по делам общественных объединений и религиозных организаций на тему «Новое в законодательстве о религиозных организациях», проведённого 28 января 2010 г. В связи с позициями, содержащимися в этих документах, и сообразуясь с нормами действующего российского законодательства, считаю возможным высказать ряд суждений по данному вопросу.
1. Создание в Вооружённых Силах Российской Федерации органов по работе с верующими военнослужащими является очень серьёзным актом, требующим учёта всех возможных последствий и мнений по этому поводу.
В то же время, утверждённое министром обороны «Положение по организации работы с верующими военнослужащими Вооружённых Сил Российской Федерации» (далее будет именоваться ― Положение) не прошло широкого и квалифицированного обсуждения в среде специалистов по государственно-конфессиональным отношениям. Поскольку документ не является секретным, а его идеология и конкретные установления имеют общественное значение, целесообразно вынести его обсуждение за ведомственные рамки.
2. Выступление и ответы на вопросы на «круглом столе» Статс-секретаря Министерства обороны Н. А. Панкова свидетельствуют о недостаточной проработанности обсуждаемого вопроса. Позволю себе обратить внимание на следующее:
2.1. Утверждалось о «воссоздании в Российской Армии института военных священников».
Однако Российская Армия существует с 1992 г. и как государственная организация является правопреемником Советской Армии, как и Российская Федерация в целом является правопреемником СССР. В Советской Армии институт военных священников отсутствовал. Поэтому о его «воссоздании» речи быть не может.
Преемство нынешней Российской Армии с дореволюционной Российской Императорской Армией, где такой институт существовал, не носит юридического характера и может утверждаться лишь на символическом уровне.
2.2. Констатировалось, что «история военно-конфессиональных отношений имеет в нашей стране свои очень глубокие исторические корни». Было также сообщено, что «посчитали целесообразным обратиться к нашему историческому прошлому, внимательно изучить его».
Однако по существу дела опыт исторического прошлого, напротив, учтён не был. В досоветский период статус религии и церкви в России был совершенно иной, нежели в современной Российской Федерации.
В дореволюционный период силу закона имели следующие нормы: «Первенствующая господствующая в Российской Империи вера есть Христианская Православная Кафолическая Восточного исповедания» (Свод Законов Российской Империи. Т. I. Ч. I. п. 40.); «В пределах государства одна господствующая Православная Церковь имеет право убеждать последователей иных Христианских исповеданий и иноверцев к принятию ее учения о вере. Духовные же и светские лица прочих Христианских исповеданий и иноверцы строжайше обязаны не прикасаться к убеждению совести не принадлежащих к их религии; в противном случае они подвергаются взысканиям, в уголовных законах определенным» (Свод Законов Российской Империи. Т. ХI. Ч. I. п. 4).
Действующая ныне Конституция Российской Федерации определяет в ст. 14, что «Российская Федерация ― светское государство. Никакая религия не может устанавливаться в качестве государственной или обязательной. Религиозные объединения отделены от государства и равны перед законом». Нелишне заметить, что эта статья находится в Главе 1 «Основы конституционного строя», т. е. содержит нормы, нарушение которых будет фактически направлено против одной из основ конституционного строя России. Кроме того, согласно ст. 15, Конституция Российской Федерации имеет «высшую юридическую силу» и «прямое действие», из чего следует, что «законы и иные правовые акты, принимаемые в Российской Федерации, не должны противоречить Конституции Российской Федерации».
Добавим, что в дореволюционный период совершенно иным, более высоким, был уровень религиозной идентичности населения. Поэтому сопоставление нынешней ситуации с историческим прошлым является, в лучшем случае, натяжкой и свидетельством исторической некомпетентности.
Кроме того, действительное состояние военного духовенства в Российской Императорской Армии обнаруживает низкую эффективность этого института, что подтверждается историческими свидетельствами о моральном уровне вооруженных сил накануне и во время Февральской революции 1917 г. в России.
2.3. Было сообщено, что «поинтересовались и зарубежным опытом, опытом зарубежных армий».
Это совершенно неубедительное объяснение, поскольку опыт военного строительства в каждой стране отражает специфику законодательства и традиций именно этой страны и не может быть образцом для перенесения на российскую почву. Ссылка на отсутствие военных священников якобы только в армиях трёх стран ― Китая, Северной Кореи и России, ― либо неудачный полемический приём, либо незнание действительной ситуации. Достаточно сказать, что штатные военные священники отсутствуют, например, в армиях большей части стран исламского мира.
2.4. Было сделано заявление о том, что «в течение последних лет наблюдается ... резкий рост уровня религиозности российских военнослужащих ... это относится ко всем категориям военнослужащих ― и к рядовым, и к офицерам, и к генералам». В подтверждение приводились данные, согласно которым в 1996 г. 37% военнослужащих относили себя к какой-либо религии, в 2008 г. ― уже 63%, из них 80% считают себя православными христианами.
Неизвестно, каким образом получены данные сведения, какова была выборка проводившегося «социологического» исследования, какие методы при этом использовались. Кроме того, социологией религии как наукой вполне установлено, что ни отнесение опрошенными себя к верующим, ни даже указание ими своей конкретной конфессиональной принадлежности ещё не являются объективными качественными показателями уровня религиозности.
Социологические опросы, проводимые в России профессиональными исследовательскими учреждениями (ВЦИОМ, «Аналитический центр Юрия Левады», сектор социологии религии ИСПИ РАН, НИИКСИ СПбГУ и др.), показывают, что при высокой религиозной самоидентификации респондентов, количество людей, действительно испытывающих потребность в регулярном совершении религиозных действий (богослужений и обрядов), т. е. так называемых «практикующих верующих», не превышает уровня 4–8 % (в зависимости от региона) от общего контингента указавших на свою религиозную принадлежность (например, см.: 30.03.2010. Пресс-выпуск ВЦИОМ № 1461. Верим ли мы в Бога? ). Даже церковные источники, как правило, склонные завышать численность последователей, называют близкие к этому уровню показатели. В одном из прошлогодних интервью Патриарх Московский и всея Руси Кирилл признал, что среди россиян, называющих себя православными, воцерковлены не более 12 % (Известия. 2009. 12 мая. С. 5).
Вряд ли оправданным будет предположение, что уровень религиозных потребностей личного состава Вооружённых Сил России существенно выше общего уровня этих потребностей у всего населения страны. Можно также добавить, что резкое повышение религиозных потребностей граждан после их прихода на военную службу, если таковое действительно имеет место, свидетельствует, прежде всего, о неудовлетворительном качестве условий этой службы, ассоциируемой с плохой организацией, повышенной опасностью и беззащитностью личного состава.
Из этого следует, в частности, что наличие действительного запроса на появление служителей культа в среде военнослужащих российских Вооружённых Сил требует дополнительного изучения.
2.5. Ряд констатаций Н. А. Панкова вызывает вопрос о законосообразности предпринимаемых Министерством обороны инициатив. Например, было сообщено, что «в настоящее время более двух тысяч православных священников работают в армии и на флоте»; «в настоящее время введены должности военных священников во всех зарубежных военных базах, создано структурное подразделение в Северо-Кавказском военном округе ― отделение по работе с верующими военнослужащими»; «в настоящее время мы имеем очень богатую практику». При этом подверглось полному умолчанию явное несоответствие подобной практики содержанию ст. 8 Федерального Закона «О статусе военнослужащих».
В то же время представитель Министерства обороны признал, что делается «очень непростой шаг, очень непростой и тяжёлый», что «он неоднозначно воспринимается», что есть вопросы, «которые, конечно же, мы не все знаем», «да, какие-то единичные проявления, не носящие системный характер, нам известны». Прозвучало и, пожалуй, главное признание ― «на самом деле речь идёт об очень тонкой материи во всех отношениях, в том числе и в плане законодательного регулирования, достаточно вспомнить нормы нашего основного закона (я в виду имею Конституцию)». Было высказано предположение: «наверное, мы не осложним ситуацию в армейских коллективах». Такие высказывания демонстрируют неуверенность в принимаемых решениях и осознание их низкой законосообразности.
2.6. Прозвучавшие на обсуждении комментарии представителя Министерства обороны к «Положению по организации работы с верующими военнослужащими Вооружённых Сил Российской Федерации» никакой ясности не вносят.
Было сообщено, что «нами разработано, согласовано со всеми основными религиозными конфессиями и утверждено министром обороны положение о военных священниках», «визы есть».
Однако при ответе на вопросы участников обсуждения оказалось, что не все конфессии представлены «визами». В частности, обошлись без учёта мнения российских протестантов и российских католиков. Заявление в адрес представителей этих конфессий о том, «что касается представителей ваших религий, то у нас в Вооружённых Силах их меньше одного процента» ― вызывает недоумение и вопрос: кто и как считал?
Очевидно, не были учтены позиции и многих других вероисповеданий в России, которых насчитывается более 60 разновидностей. Понятие «основные религиозные конфессии» не имеет официального правового описания, а также не является легитимным с научной точки зрения. Употребляющим его следует знать, что нерелигиозных конфессий не существует (если только слово «конфессия» не используется метафорически). Выделение же «основных» конфессий, предполагает наличие неких «неосновных» и носит дискриминационный характер, что противоречит п. 2 ст. 29 Конституции Российской Федерации, согласно которой «запрещается пропаганда ... религиозного ... превосходства».
2.7. В комментарии Н. А. Панкова к Положению прозвучало, что «особо оговорили вопрос военной подготовки военных священников ... мы полагаем очень важным, чтобы военный священник проходил курсовую подготовку в наших военно-учебных заведениях». В п. 12 Положения говорится: «Лица, назначаемые на соответствующие должности, должны пройти специальную подготовку по вопросам военной службы в порядке и на условиях, установленных в Министерстве обороны Российской Федерации». В п. 19 Положения добавляется: «Должностные лица по работе с верующими военнослужащими должны принимать участие в учениях (походах), других мероприятиях боевой учебы войск». В то же время Статс-секретарь Министерства обороны указал, что «в настоящее время преждевременно ставить вопрос о том, чтобы военный священник был военнослужащим». Эта постановка двусмысленна и требует пояснения.
Сама стилистика Положения вызывает сомнение в заинтересованности его разработчиков именно религиозной стороной предлагаемых мер. Например, п. 9 сформулирован следующим образом: «Должностные лица по работе с верующими военнослужащими должны быть профессионально подготовленными специалистами, обладать необходимыми знаниями и умениями, позволяющими эффективно планировать, организовывать и проводить работу по укреплению духовно-нравственных основ военнослужащих». Если изъять из этого текста всего одно слово ― «верующими», то он приобретает звучание стандартной формулировки требований к любым специалистам по воспитательной работе. Можно предположить, что одним из ведущих мотивов создания новой должностной категории является введение дополнительной группы лиц, следящих за соблюдением в частях порядка и воинской дисциплины, предотвращающих неуставные взаимоотношения среди военнослужащих. Очевидно, что усиление такой работы, при существующих проблемах в Вооружённых Силах, действительно необходимо. Однако как связано с этим удовлетворение религиозных потребностей граждан, находящихся на военной службе, нигде чётко не указывается.
2.8. Столь же неопределённым является объяснение Н. А. Панковым новой должностной категории: «Применительно к священникам ― мы им предлагаем работать в рамках института гражданского персонала. Должность мы назвали «заместитель командира по работе с верующими военнослужащими», «это должность гражданского персонала», её могут занимать священники «со всеми вытекающими отсюда последствиями, читайте КЗоТ. Собственно говоря, все последствия, в том числе и уровень заработной платы на уровне заместителя командира бригады, командира дивизии со всеми коэффициентами и надбавками, которые есть в той или иной местности».
Позволительно напомнить, что КЗоТ давно уже не существует, в России действует Трудовой Кодекс. Однако более существенна следующая неясность ― к какой именно разновидности гражданского персонала будут принадлежать граждане, занимающие учреждённую должность? В п. 17 Положения сказано: «Должностные лица по работе с верующими военнослужащими выполняют свою работу на основании трудового договора (контракта), заключаемого в порядке, установленном законодательством Российской Федерации», без уточнения ― относится ли это, согласно Федеральному Закону «Об обороне», к лицам, занятым работой по трудовому договору, или к федеральным государственным служащим, чья профессиональная служебная деятельность по трудовому договору относится к федеральной государственной гражданской службе.
Если речь идёт о гражданском персонале, относящемся к федеральным государственным служащим, то неизбежно нарушение норм Федерального Закона «О государственной гражданской службе Российской Федерации». А именно: 1) ст. 17, п. 13 и п. 14, по которым гражданскому служащему «запрещается: ... использовать должностные полномочия в интересах ... религиозных объединений, а также публично выражать отношение к указанным объединениям ... в качестве гражданского служащего, если это не входит в его должностные обязанности; создавать в государственных органах структуры ... религиозных объединений или способствовать созданию указанных структур»; 2) ст. 18, п. 4 и п. 7, по которым гражданский служащий «обязан: ... не оказывать предпочтения каким-либо ... религиозным объединениям; соблюдать нейтральность, исключающую возможность влияния на свою профессиональную служебную деятельность ... религиозных объединений».
Если же подразумевается гражданский персонал, не относящийся к федеральным государственным служащим, то и тогда возникнет нарушение, в этом случае ― п. 4 ст. 4 Федерального Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях», которым установлено: «Должностные лица органов государственной власти, других государственных органов и органов местного самоуправления, а также военнослужащие не вправе использовать своё служебное положение для формирования того или иного отношения к религии».
В любом случае, поскольку речь идёт о государственных служащих, которыми являются лица гражданского персонала Вооруженных Сил, то оплата труда и другие расходы на их содержание будет осуществляться из государственного бюджета (см. п. 20 Положения: «Обеспечение жилыми помещениями, медицинское обеспечение, выплата заработной платы, другие социальные выплаты должностным лицам по работе с верующими военнослужащими осуществляются в соответствии с законодательством Российской Федерации, нормативными правовыми актами Министерства обороны Российской Федерации...»).
Однако государственный бюджет формируется, в том числе, и с участием средств, полученных путём налогообложения физических лиц, значительная часть которых может не относиться к верующим или не принадлежать к конфессиям, чьи представители займут бюджетные должности по работе с верующими военнослужащими. Возникает вопрос об этической стороне такой ситуации.
2.9. Недостаточно продуманным является и объяснение того, при каких условиях в воинской части может появляться, как сказал Н. А. Панков, «неправославный священник». В качестве критерия, со ссылкой на одно из высказываний Президента Российской Федерации, объявлено наличие не менее 10% личного состава, исповедующего ту или иную религию. Каким образом будет определяться эта доля верующих военнослужащих и что будет считаться установленными признаками религиозной принадлежности ― в Положении не уточняется.
Без ответа остается и ряд других вопросов. Что делать тем верующим, количество которых оказалось менее 10% в рамках одного подразделения? Если священник относится к должностным лицам в организационно-штатном расписании воинской части, то в распорядке дня воинской части ему должно предоставляться время для выполнения служебных обязанностей ― проведения обрядов, духовных бесед и пр. ― что в это время делают не принадлежащие к конфессии военнослужащие? Очевидно, что командование части найдёт таким военнослужащим применение в это время, но не приведёт ли подобное к обострению отношений внутри воинского коллектива?
2.10. Реализация рассматриваемого Положения может создать сложную ситуацию с соблюдением норм действующих федеральных законов, касающихся религиозных объединений.
Судя по Стенограмме «круглого стола», вопрос об этом возник в связи с обоснованным замечанием профессора М. О. Шахова о расхождении позиций Положения с действующим законодательством. Фактически в воинской части появятся группы военнослужащих, объединённых общим вероисповеданием, совершением богослужений или других религиозных обрядов и церемоний, обучающиеся религии и получающие религиозное воспитание, т. е. возникнет весь необходимый по Закону «О свободе совести и о религиозных объединениях» (ст. 6., п. 1) набор признаков религиозного объединения. Даже если деятельность этой группы будет осуществляться без государственной регистрации и приобретения правоспособности юридического лица, это всё равно будет религиозное объединение ― в форме религиозной группы (ст. 6, п. 2).
В то же время в п. 3 ст. 6 Федерального Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях» установлено, что «создание религиозных объединений в органах государственной власти, других государственных органах, государственных учреждениях ... воинских частях ... запрещается». Аналогичная норма: «Создание религиозных объединений в воинской части не допускается» ― содержится в п. 5 ст. 8. Федерального Закона «О статусе военнослужащих».
2.11. Вызывает сомнение адекватность сформулированных в Положении основных задач и функций органов по работе с верующими военнослужащими. В п. 14 Положения говорится: «На должностных лиц по работе с верующими военнослужащими не может быть возложено выполнение задач, противоречащих статусу духовенства». Заметим, что понятие «духовенства» уместно только по отношению к православным и католическим священнослужителям; это ― специфический конфессиональный институт, прямого аналога которому нет ни в протестантизме, ни в исламе, ни в буддизме, ни в иудаизме. Однако в любом случае, если обязанности по работе с верующими военнослужащими будут выполнять именно служители религиозного культа, к какой бы религиозной организации они не принадлежали, их функции и задачи, предписанные в Положении, в большинстве своём будут расходиться с религиозным смыслом их служения, а значит ― противоречить их духовному статусу.
Из четырёх основных задач только одна («организация и проведение религиозных обрядов, церемоний и удовлетворение религиозных потребностей личного состава») носит собственно религиозный характер. Ещё одна задача ― «организация и проведение духовно-просветительской работы» не является сугубо религиозным делом (к работе такого рода можно отнести, например, организацию просмотра личным составом художественных фильмов или посещения светских музеев, концертов и т. п.). Что же касается двух других задач ― «участия в мероприятиях, проводимых органами военного управления по патриотическому и духовно-нравственному воспитанию» и «участия в работе по укреплению правопорядка и воинской дисциплины, профилактике правонарушений и суицидальных происшествий», то непонятно, в чём здесь собственно религиозное содержание.
Из пяти основных функций к удовлетворению религиозных потребностей можно отнести только одну ― «проведение с участием военнослужащих при соблюдении их прав на свободу совести и свободу вероисповедания религиозных обрядов и церемоний». Остальные: «участие в планировании, организации и проведении духовно-просветительской работы с военнослужащими», «содействие командирам (начальникам) в проведении мероприятий духовно-просветительской работы, профилактике правонарушений и суицидальных происшествий», «участие в укреплении духовно-нравственных основ военной службы, здорового климата в воинских коллективах и семьях военнослужащих», «оказание духовной поддержки военнослужащим, находящимся на лечении», ― не имеют никакого специфически религиозного содержания.
По существу, большинство указанных задач и функций находятся в служебной компетенции командования и органов Главного управления воспитательной работы Вооружённых Сил Российской Федерации. Учитывая содержание п. 6 Положения, согласно которому: «Органы по работе с верующими военнослужащими могут издавать документы по вопросам своей деятельности по согласованию их в обязательном порядке с Главным управлением воспитательной работы Вооруженных Сил Российской Федерации», ― можно предположить, что создаваемая должность оказывается подконтрольной одному из государственных учреждений (т. е. ГУВР) и призвана частично выполнять функции этого учреждения.
Возможное фактическое возникновение в Вооруженных Силах религиозных объединений (пусть даже в форме религиозных групп) и наделение их представителей рядом функций, не имеющих отношения к исповеданию религиозной веры, вступает в противоречие с нормой п. 2 ст. 4 Федерального Закона «О свободе совести и о религиозных объединениях», согласно которой «государство: ... не возлагает на религиозное объединение выполнение функций органов государственной власти, других государственных органов, государственных учреждений».
Необходимо также напомнить, что пока остаётся в силе и норма п. 4 ст. 8 Федерального Закона «О статусе военнослужащих»: «Государство не несёт обязанностей по удовлетворению потребностей военнослужащих, связанных с их религиозными убеждениями и необходимостью отправления религиозных обрядов».
3. Из сказанного следует вывод о крайне слабой обоснованности решения ввести в Вооружённых Силах Российской Федерации органы по работе с верующими военнослужащими. Нигде не представлено развёрнутых и убедительных доказательств необходимости такого решения. Нигде не указываются критерии, по которым можно будет объективно судить об эффективности работы данных органов. Всё это оставляет впечатление непродуманности и конъюнктурности инициативы по созданию в Вооружённых Силах Российской Федерации органов по работе с верующими военнослужащими, оформленной в «Положении по организации работы с верующими военнослужащими Вооружённых Сил Российской Федерации».
Убеждён, что более полное, нежели в настоящее время, присутствие религиозной составляющей в жизни верующих граждан России, находящихся на службе в Вооружённых Силах, уместно и необходимо. Однако реализация этого начинания обязательно должна проводиться на основе точного знания действительного состояния религиозных потребностей военнослужащих и при полном соблюдении действующего российского законодательства.
М. Ю. Смирнов, доктор социологических наук, член экспертной группы комитета Государственной Думы РФ по делам общественных объединений и религиозных организаций